Пояса и Пути Евразии: Южная Азия

Публикации из «Серии путевых очерков» в рамках Исследовательского проекта «Пояса и Пути Евразии» продолжаем путевыми заметками Максима Михалёва о Шри-Ланке. Член Ассамблеи народов Евразии, доктор исторических наук, главный научный сотрудник, руководитель Центра «Государство и религия в Азии» Института Китая и современной Азии РАН, Максим Михалев посетил остров Цейлон. Цейлон: Паломничество на пик Адама Сигирия: Работа жить …Глухим сомнением поглядываю на тропу - утлую и ненадежную, петляющую среди колючек, проваливающуюся в болотца, обвитую лианами тропу. Джунгли на Цейлоне совсем не игрушечные, и, свернув с дороги, огибающей знаменитую на весь мир скалу Сигирия, мы оказываемся в ином мире – беспощадном и настоящем. Скала еще совсем рядом, нависает над покрывалом леса сувенирными ларьками и туристическими автобусами, а здесь уже все по-другому. Здесь надо тащить на себе большой рюкзак, перелезать через хромые заборы, форсировать плотины, месить грязь слоновьих троп. То, что на карте виделось прямой и скорой дорогой, на деле оказывается извилистой полосой препятствий. Какие-то из них еще можно преодолеть, а какие-то и вовсе нельзя – расплескавшееся по опушке леса болото, к примеру. Упираемся в его запачканную кромку, и не остается ничего другого, как ретироваться к асфальтовой дороге, благо она пока не так далеко. Машины сигналят, останавливаются, предлагают подвезти, машины крутят пальцем у виска: «Вы что, ненормальные, здесь же орудуют слоны, дикие слоны?!» Похоже, это реальная угроза – нам, городским, слоники кажутся милыми и розовыми, а для местных, понимаю, и страха-то большего нет, чем этот разбушевавшийся серый зверь. Мы к запугиваниям хоть и прислушиваемся, но все-таки стараемся их игнорировать - не для того на Шри-Ланку ехали. Дорога другого выбора и не оставляет – через слезы и стоны все равно надо идти вперед, тащить поклажу и настилать гати, выпутываясь из той ловушки, в которую сами себя заманили. Доходим до невероятной красоты озера – продвигаемся по плану, пунктир на карте не теряем. Озеро, похоже, колдовское, однако: стоит нам покинуть его берега, как неведомая сила из глубин чащобы зовет плутать. Первая тропа уводит в никуда, вторая теряется в траве – в конце концов, оказываемся в тупике, и здесь уже действительно становится тревожно. Поля заброшены, тропа совсем исчезла, забираюсь на домик из жердей, сооруженный на дереве для наблюдений за окружающей действительностью, и не могу разглядеть надежды, даже самой небольшой. Зато вдруг вижу людей – они-то нас и спасут! Не тут-то было: люди исчезают в лесу, испугавшись нас или, что совсем плохо, замыслив что-то недоброе. Возвращаемся долгой обратной дорогой к озеру, сдаваться не хочется, продолжаем пытать тропу. Упорство, в конце концов, приносит плоды – и мы снова на правильном пути, идем на север, туда, где точка назначения; бодрость духа потихоньку возвращается. Ненадолго, впрочем, ведь и эта, правильная тропа, в конце концов, растрачивает себя в болотцах и перелесках, среди полей, засиженных павлинами, мало-помалу сходя на нет. И снова вопрос: Куда дальше? Ну, знамо дело не назад, только вперед! А впереди река и крокодилы – что делать будем? Не беда, находится брод, и вот мы уже пробуем на прочность скользкие камни, топая по ним на тот берег и озираясь по сторонам: не притаился ли где дядя Гена? Ни крокодилов, ни чебурашек в округе, впрочем, нет, а вода смывает все невзгоды – прохладная и животворящая, она дарует свежие силы, побуждая жить. На другом берегу хорошо слышно эхо моторов - кажется, совсем близко проходит дорога! Сейчас сквозь вот эти колючки продеремся, по руслу вот того ручейка пройдем – и выйдем к людям, обретем определенность, спасемся! Еще немного, еще чуть-чуть... Да где ж ты, дорога? Смеется над нами леший, кружит по своим владениям. Вместо спасения слоновий помет, вместо выхода к людям непроходимые заросли. Тело покрывается царапинами, а перспективы туманом. Неужели и вправду заблудились? День тем временем подходит к концу - пора разбивать палатку, ведь все равно сегодня нам на белый свет не выбраться. Находим ручеек, способный утолить жажду, наскоро ставим жилище неподалеку от вертлявой слоновьей тропы, молимся богам и проваливаемся в темноту тревожной южной ночи… А вот в сон провалиться никак не получается – стучат виски, раскалывается голова, шумит под боком трасса, подкатывает к горлу комок сомнений. А стоило ли ехать на Цейлон, а правильно ли я живу, а где у нас репеллент, а в чем смысл путешествий, а если ночью дождь пойдет? Мысли путаются, хочется свалиться без чувств в усталом забытьи, хочется дожить до утра и спешить дальше, брести без оглядки – к людям, к спасению, к переосмыслению. Утро с неизбежностью наступает, и мы продолжаем битву – с собой, с неопределенностью, с бездушными джунглями. Дорога, как мираж: шумит, но ближе не становится. Идем мы в правильном направлении, в этом я уверен, но… Вдруг на пути встретится болото, и мы в нем увязнем… Вдруг непроходимые заросли отрежут нас от людей, а путь назад нам уже не сыскать… Вдруг слоны нападут: мы же все время их тропами ходим, петляющими, нелогичными, протоптанными от водоемов до полянок тропами... «Провода, – кричу, наконец, в нечеловеческом возбуждении, спасение!» ЛЭП – а это значит, люди, это значит, дорога! Только бы не оказалось на пути болота. Обходим маленькую топь, последние колючки, последние лианы – спасены! Садимся на землю, скидываем рюкзаки; каждый разговаривает со своим богом, благодарит его по-своему. Все остальное уже дело техники: ЛЭП можно разглядеть на карте, чуть дальше на восток уходит дорога, там поворот налево – и мы выходим к людям! Немного отдышавшись и прядя в себя, смелеем, планируя дальнейшее продвижение вдоль линии железной дороги. Поход заканчивать не хочется: мы же ведь сквозь самое страшное прошли! А как бы ни так! Самое страшное, оказывается, впереди, оно окриком «Стой!» цепляет на самом выходе из леса, зовет к себе в стальную каморку, потрошит рюкзаки и допрашивает. Да, приключение все-таки подходит к концу. При этом заканчивается оно именно так, как и положено заканчиваться любому настоящему приключению – людьми в форме. Стражникам национального парка, заловившим нас у ворот, мы внушаем одновременно уважение и неприязнь. С одной стороны: как оказались за их спиной, как проникли без пропуска в заповедные джунгли? С другой: как же все-таки выжили в тропической чаще, как разминулись со слонами, что нагло шастают среди деревьев? Не верят люди в форме, рассматривают фотографии, домогают расспросами, ведь мы только что нарушили закон, переночевав на свой страх и риск в заповедном лесу! В конце концов, сердца блюстителей порядка смягчаются. Cтрах и колючки позади, палатка мирно сушится на веранде, занозы выкорчеваны, брюки постираны. Сидим за тарелкой предзакатной лапши и вспоминаем перипетии своего микро-похода в запрещенную реальность. Задачи, конечно, не выполнены, паники мы все-таки поддались, до конечного пункта не дошли, но все это не так важно, на самом деле: главное, что мы смогли вырваться за пределы удобного и понятного и доказать, хотя бы только себе, что есть еще место приключениям в нашем насквозь прирученном мире. Мы проиграли битву, но выиграем войну! Это я так себя успокаиваю, планируя следующие приключения в Южной Азии, не переставая все это время с чувством искренней благодарности думать о свежей простыне и работающем фумигаторе. Пик Адама: Восхождение к Солнцу …Вязко тикают часы на платформе антикварного вокзала, не спеша компостирует шершавые билеты грустный кондуктор, сонно отстукивает ритм пожилой деревянный поезд – жизнь в приграничье неспешна. Поезд, судя по всему, совсем не горит желанием оказаться на недавно освобожденных от тигров Тамил-Илама землях. Таким темпом мы едем до самых пределов ничейной территории – а там жизнь замирает окончательно. Машинист бросает поезд и идет в каморку начальника станции смотреть крикет, пассажиры выбегают на платформу, бесстрастным временем, вездесущими джунглями и безжалостной войной давно уже превращенную в тихую лужайку. Все как бы решают для себя: «А стоит ли ехать дальше?» Тягучих полчаса спустя поезд, наконец, принимает важное решение, сзывает трубным зовом разбредшихся пассажиров, и мы продолжаем путь в мир могучих пальм, песчаных отмелей и воловьих упряжек, мир минных полей и покалеченных святынь, мир, приходящий в себя после опустошительного переустройства. Баттикалоа - город, зализывающий раны войны, город, который несколько лет назад был свидетелем бомбардировок, город по ту сторону линии фронта... На залитом солнцем вокзале никак не можем найти тук-тук. «Отель?», - удивляются нелепому вопросу местные. «Отелей здесь нет!», - но мы находим, в конце концов, гостевую виллу. Хозяин, добродушный бородач-моджахед, открыл ее всего неделю назад, потому мы у него очень ценные гости, первые. Ласточки или буревестники - смотря, как дело пойдет. То ли заботами гостеприимного моджахеда, то ли место и вправду доброе, но в Баттикалоа я влюбляюсь моментально! В миниатюрный голландский форт, откуда до сих пор правит подданными градоначальник, в величавые соборы и расписанные чертями заборы, в тенистые аллеи садов, в фонарь миссионера, пекущегося о пастве, в шпатель строителя, возвращающий из забвения индуистскую святыню. Бродим без устали среди католических костелов, методистских соборов, синагог, мечетей, буддистских ступ и индуистских храмов. Выбираемся, в конце концов, и на самый край – туда, где столетний маяк подмигивает рыбакам, закидывающим свои сети в теплое море. То самое, что на горизонте, то самое, что мерит мужчин и мирит врагов… «Здесь бомбы рвались три года назад, - возвращает меня с небес на Землю водитель, указывая на шумную мостовую, - а здесь цунами в море целую деревню снесло». Баттикалоа не рай земной, я и так знаю - но почему же его жители не озлоблены, почему нет жадности в их глазах? Почему полицейские улыбаются, почему гостям искренне рады? Может, эти люди, как и мы после той ночи в джунглях, поняли, что жизнь ценна просто тем, что она продолжается, что настоящая радость состоит в том, что день прошел, а ты еще жив, что счастье обретается тем, что ты выжил, а не тем, что ты выжал? …От берега моря начинается путь ввысь - туда, где волшебным треугольником взметнулся в небеса пик Адама, туда, где остался след прародителя, туда, где солнце наделяет пилигримов жаром жизни и соками космоса. Путь далекий, потому выходим из дома рано. Баттикалоа спит, лишь свет далеких фонарей выхватывает загулявшие тени из предрассветного мрака да легкий бриз совершает утреннюю пробежку по сладко дремлющим улицам города. Автобус в этот час предрассветной зари бодр, однако: он, на самом деле, полон решимости пробраться в Бадуллу, столицу чайного края в самом центре Цейлона. Вдоль берегов наполненных утренней прохладой озер, сквозь бесконечно изумрудные поля, мимо зловещих глазниц ничейной зоны, по узким улицам зажатых в тиски городков, по кромке свежести южного утра и вдоль истомы его полудня мы продвигаемся все дальше и дальше вглубь Шри-Ланки, пока, наконец, не упираемся в стену. Стена – это граница страны холмов, края прохладного и благодатного. Дорогу здесь поджидает нешуточный серпантин, и автобус, натужно пыхтя, начинает наматывать его петли на свои усталые колеса. Виды чудесные, и кажется, что и сама Бадулла такой же райский уголок природы, где лишь буйство зелени, уютные домики и чайные веранды. В принципе, все это действительно в наличии, да и не только это: город хранит в себе еще и колониальные площади, и внушительный буддистский храм, и загадочную индуистскую святыню, охраняемую пасущимися рогатыми стражниками. Здесь есть все, чтобы радовать глаз, но, к сожалению, все это покрыто таким плотным слоем сизого дыма, захламлено таким количеством мусора и наполнено таким количеством шума, что получить удовольствие никак не получается. Зато в Бадулле нет туристов, и этот факт, в конце концов, перевешивает все неудобства. Как же это удивительно: нет туристов, и люди становятся гостеприимными; нет туристов, и храмы открывают далеким гостям двери и сердца; нет туристов, и музейным работникам в голову не придет просить деньги за вход; нет туристов, и таксист согласен отвезти к святыне бесплатно, в знак уважения к твоему уважению. Утром поезд уже блестит свежей краской, а билеты нам все не продают и не продают – не хотят, кажется, гостей отпускать. Мы, впрочем, непреклонны, и вскоре уже стучим колесами по одной из самых симпатичных железных дорог мира. Сказочный паровозик везет нас в царство доброй феи: то лиана в окно постучится, то банда монахов в краповых робах оккупирует игрушечную платформу, то поезд вдруг провалиться в туннель, и детвора начнет визжать, то, вынырнув вновь, начнет пыхтеть сквозь еловые заросли, открывая перед восторженными пассажирами изумительные панорамы. Горные деревушки сменяются водопадами и оврагами, джунгли уступают склоны бесконечным чайным плантациям, а поезд все так же настойчиво чертит поворот за поворотом, прокладывая свой непростой путь. До самого подножия горы железная дорога не проведена, впрочем, потому последние километры до пика Адама, а точнее, до Дилхауса, этого хлопотливого скопления отельчиков и магазинчиков у самого подножия горы, приходится преодолевать на местном автобусе. К самому пику выдвигаемся ближе к полуночи. Тропа не из легких, даром что бесчисленные паломники тропят ее ежедневно и еженощно в течение уже многих сотен лет. Спокойная и широкая поначалу, через час неспешного шага она вдруг взлетает ввысь - топорщится ступенями в небо, пронзает огромной буквой «С» угрюмый небосвод, сбивает ветром в бездну. Тем удивительней, что нелегкий этот полуночный путь населен пилигримами всех мастей: пыхтят толстяки, кряхтят старушки, ноют дети, стонут топ-менеджеры – стонут, ноют, пыхтят и кряхтят, но не сдаются, ползут вверх… и тут же спускаются вниз. Это сюрприз, ведь я был уверен, что люди предпринимают нелегкое восхождение лишь для того, чтобы встретить на вершине горы рассвет, поведать вновь рожденному солнцу свои надежды и поделиться с новым днем своими сомнениями. Оказывается, однако, что для местных конкретное время паломничества не имеет никакого значения. На старте казалось, что мы быстренько покорим пик и будем затем, ежась и скучая, неторопливо ожидать восход солнца, но получается так, что мы подползаем к вершине как раз вовремя: стоять осталось недолго, при этом все есть еще, где стоять. Пришли бы раньше – замерзли бы босиком на каменном полу, пришли бы позже – не хватило бы места возле парапета, не было бы шанса узреть восход светила во всей его красе... Впрочем, во всей красе все равно не удастся, похоже: мы в плотном кольце паломников и туристов, прижаты, зажаты, не вздохнуть, не продохнуть. Пытаюсь изо всех своих духовных сил проникнуться святостью момента, но святость постоянно ускользает: то собака бродячая слижет ее языком, то американец в бейсболке фотоаппаратом спугнет, то охранник яростным посвистом вдоль линии дождя паломников выстроит. Святость где-то в других краях водится все-таки, не в таких суетных, не в таких неугомонных. Здесь же приходится биться за место под солнцем, биться в буквальном смысле этого слова – с кулаками в руках. Солнце мастерски держит паузу – кажется, что оно вот-вот выглянет из-за линии горизонта, кажется, лучи его уже здесь, с нами, но нет – это всего лишь еще один акт спектакля, с которым этот непревзойденный актер выходит на сцену каждый божий день. Небо чуть-чуть белеет, чуть-чуть желтеет, чуть-чуть алеет, чуть-чуть, розовеет... Ну, где же ты? Мы ждем тебя - дети солнца, столпившиеся на том самом месте, где Адам впервые ступил на грешную Землю, ждем в нетерпении, предвкушаем. Солнышко, зажгись! Гремят цимбалы, монахи шепчут что-то гугнивое, напряжение нарастает, вспышки камер, волнение толпы – и вот он, первый лучик, выпрыгивает из-за линии света, приоткрывает занавес дня, начинает новую главу, высвечивает новую страницу. Мы шепчем солнцу свои потаенные желания, монахи зачинают обряд, площадка возле храма приходит в движение, приходит в движение и сама жизнь. Гуджарат: Джайнская святыня В гостях у визиря Встаем не просто рано, а очень рано – Индия еще пребывает в глубоком сне. С трудом вырываемся из наглухо запертой гостиницы и уговариваем рикшу, развозящего утренние газеты, сменить свой маршрут и добросить нас до автостанции, неторопливо гудящей в этот предрассветный час междугородным транспортом... Не так страшен индийский автобус, как он размалеван. Внутри салона все вполне приемлемо, тем более что пассажиров этим холодным ранним утром все-таки мало, и можно даже немного поспать. Дорога отменная, хотя заметны следы наводнений: размытые мосты и опоры. За окном – пустыня, за пустыней – граница, за границей - Пакистан. Роскошные павлины, аккуратные избушки аборигенов, женщины с кувшинами на головах и гигантскими серьгами в носах, заспанные деревенские рынки и соломенные конические крыши. Почти незаметно добираемся до Бармера, городка на границе, где нам в первый раз за сегодня предстоит сменить автобус. Делим после этого жалкие крохи пространства с волосатыми стариками в тюрбанах, чумазыми женщинами с затворенными лицами и древними старухами, лично знавшими Махатму Ганди, когда тот ходил в детский сад. Дышится с трудом, атмосфера гнетущая. Кажется, что хуже уже не будет, но это ошибка. Что такое настоящая теснота, понимаю только после того, как забивается джип, в котором нас повезут из Раджастана в Гуджарат. При слове «джип» обычно представляются кожаный комфорт, кондиционер, мягкий шелест шин по ухоженному асфальту и Михаил Круг, чей хриплый голос доносится из колонок. Индийский джип не такой. Две деревянные скамейки, низко нависший кусок брезента и под ним шесть туго набитых человек. Нет, восемь человек, или даже девять… Гуджарат, одна из самых процветающих, в теории, провинций Индии, приветствует бедностью, грязью, нечистотами и переполненной автостанцией. Переполненной не по причине богатства расписания, а по причине нашего там появления. Здесь, по-видимому, никогда не ступала нога белого человека. Чувствую себя Брюсом Уиллисом, совершающим шоппинг в Санта-Монике. Толпы почитателей, облепивших на выходе из автобуса, комментируют жестами каждый наш шаг, жадно ловят глазами любое движение, пронзительно орут, настойчиво тянут руки, постоянно кривляются. Хочется уже бежать от этой навязчивой славы. А куда бежать, если даже полицейский уверяет, что автобусов на юг не будет до самого вечера? Предводитель местных зевак, однако, находит нам англоговорящего индуса, и тут, в конце концов, указывает потайной путь к счастью. Сначала, объясняет, нужно два с лишним часа потрястись на каком-то местном крысовозе, и, когда мы на него, наконец, взбираемся, ужасы джипа меркнут. Возможно, все выглядело бы не так плохо, если бы у автобуса вместо железных решеток были стекла, а перед нами на трухлявой лавке не сидели бы два мерзких старикашки, ежеминутно плюющие бетель. А так вот получается так, как получается. В конце концов, подходит к концу и это злоключение, и мы вновь на распутье. В этот раз, впрочем, везет: успеваем на последний автобус, который уже после полуночи привозит нас в Бхудж, конечный пункт нашего сегодняшнего путешествия. Можно теперь насладиться природными красотами пути, благо здесь есть и красоты, а не только сплошной поток грузовиков, гремящих и чадящих вглубь страны из портов побережья Аравийского моря. Солончаки, верблюды, антилопы – кусок пустыни, примыкающий к Пакистану. Надвигающийся закат придает окружающему миру слегка неестественный оттенок, и это позволяет отвлечься от созерцания собственных тягот. Глубоко за полночь прибываем в вожделенный Бхудж, находим гостиницу и проваливаемся в сны, сны о чем-то спокойном и опрятном. В такие несбыточные для Индии сны… Расположенное на границе с пакистанской провинцией Синд и номинально входящее в провинцию Гуджарат королевство Кач отгорожено от всей страны непроходимыми болотами. Люди здесь говорят на синдхском, считаются лучшими мореплавателями во всей Индии и при этом перманентно хотят от нее отделиться. Великая удаленность этой далекой подмышки большой страны, а также разрушительное землетрясение 2001 года, сравнявшего половину Бхуджа с землей, обеспечивают относительную изоляцию Кача от туристов, а наличие самого крупного порта в стране и давние традиции благополучия подразумевают кажущееся на первый взгляд невероятным отсутствие попрошаек. Вид местного замка при этом навевает воспоминания о Луаре, а никак не о Ганге. Внутри, как и снаружи, все по-европейски: люстры, чучела убитых зверей, портреты бледнолицых красавиц, площадь зеркал. Восток при этом тоже присутствует, впрочем – он представлен в виде эзотерического вида человекоподобных фигурок, страшных рыб с языками да нищих уборщиков, с остервенением подметающих полы гигантских залов, которые когда-то видывали пышные приемы, а теперь вот не видят никого, кроме летучих мышей. Все это вместе производит такое странное, почти зловещее впечатление, что хочется уже поскорее на волю. …Предполагаю, что точно такое же желание обуревало и короля Кача, ибо в настоящее время он постоянно проживает в Бомбее. Денег на восстановление дворца у него при этом нет, а вот на то, чтобы покутить где-нибудь в баре на Нариман-Поинт, я так понимаю, остались. Имением в отсутствие монарха командует его потомственный секретарь, лысоватый джентльмен с умными глазами, который по совместительству еще и визирь, и директор музея, и просто ходячая энциклопедия – рассказывает случайным посетителям увлекательные истории. Сообщает, к примеру, что король время от времени продает свои старые кровати на аукционе, а на вырученные деньги покупает новые. Разница существенно пополняет казну, ибо желающих поспать на королевском ложе оказывается предостаточно. Совершенно неожиданно секретарь короля предлагает стать нашим гидом по колоритным деревням приграничного Кача, ибо так получилось, что как раз завтра у него выходной. Не каждый день предоставляется возможность взять себе в гиды настоящего визиря, потому с удовольствием соглашаемся и тут же бежим в полицию выправлять разрешения на посещение приграничных районов. Процедура оказывается на удивление несложной, и начальник напоследок даже угощает нас сладостями. Рано утром, как и обещано, к гостинице подкатывает белоснежный «Ambassador» с личным шофером и визирем на первом сиденье - почти как в болливудском фильме. Документы в порядке, и мы отправляемся к пакистанской границе… где сразу же погружаемся в мир словоохотливого качца. То, что он именно гражданин Кача, а не какой-то там непонятной Индии, становится очевидным моментально: историю королей, столиц, битв и взаимоотношений своего укромного болотистого края с сопредельными и дальними странами наш гид рассказывает с нескрываемым удовольствием. Узнаем от него, что в Омане почти все «индусы» родом как раз отсюда, что среди качских помещиков большой популярностью пользуются русские овцы, и что новый год здесь отмечается совсем не тогда, когда вы подумали. Первым пунктом поездки по землям Его Величества оказывается загаженный летучими мышами и бродячими овцами полуразрушенный храм. Это все, что осталось от великой некогда столицы великого некогда Кача. Сейчас здесь никого нет, и лишь седой старик-кочевник выгуливает вокруг руин свою отару, ибо трава на месте былых дворцов растет преотменная. Испробовав у пограничников чайку, добираемся, наконец, до Ховды, важной деревни на пакистанской границе. Это уже даже и не Кач, это вообще другая планета. Башмачники, гончары, пекари, кузнецы, лавки со сластями, африканские домики, облепленные зеркалами – все здесь особенное, причем особенное даже по индийским меркам. Неспешно гуляем по рынку, принимая участие в уличной торговле, изучаем разномастные гуджаратские шрифты, гостим то в доме у гончара, то в мастерской по изготовлению традиционных скатертей и покрывал. Везде нашего гида знают – он тут как мороз-воевода, а мы, стало быть, как иностранные послы. В самом конце прогулки оседаем в просторном жилище местного кулака. Под одной крышей поселилось сразу несколько поколений, и отношения между внутрисемейными группировками, видимо, совсем не простые, но поглазеть на иностранных гостей все равно выбегают все - просят нас сфотографироваться с босоногими детишками на память. Разражается неторопливая беседа о международной ситуации, о богатстве и щедрости гуджаратских мафиози, о последствиях недавнего землетрясения. Напоследок, заходим в кузницу. Древний кузнец с проникновенно мудрыми глазами неторопливо, как и много веков назад, ворочает в своей печи формовки для медных колокольчиков… Хочется уже поделиться друг с другом обнадеживающим выводом, что древняя и самобытная эта страна на самом берегу Аравийского моря все еще наполнена загадочным духом прошлого, как вдруг визирь радостно сообщает нам, что все колокольчики уже проданы. В США, оптом. Ну, что же, будем искать дальше – такие же, но с перламутровыми пуговицами… Глаза Бога Чем ближе к Бавнагару, городу у святой горы джайнов, тем приятнее окружающая автобус действительность. Сначала радуют ухоженные поля и огороды, затем аккуратные домики и деревни, а ближе к окончанию путешествия даже люди выглядят не так устрашающе. Города в этой части Гуджарата действительно удивляют – недоуменно разглядываю чисто европейские набережные с променадами, особняками и соборами. Время от времени проезжаемое напоминает Ярославль или, на худой конец, Кострому. Сам Бавнагар, впрочем, немного другой. Здесь иностранец – вещь неслыханная, потому и внимание к нам огромное. К сожалению, самыми активными почитателями оказываются агрессивные попрошайки, потому приходиться сразу же ретироваться в гостиницу. Впрочем, все, что ни делается, все к лучшему, ибо, в то время как за нами старательно ухаживает группа из шести официантов, на улице разражается чудовищный ливень. И без того не слишком чистые улицы города превращаются в потоки несущейся куда-то мути, первые этажи домов заливает библейский потоп, транспорт из дорожного превращается в водный, и в городке воцаряется настоящий хаос, веселый и праздничный – как и полагается в Индии. День предстоит непростой, потому тем более обидно видеть и следующим утром все тот же дождь за окном. А ведь убеждали индусы, что два дня кряду с неба в этих краях не каплет! Обманули, стало быть. Впрочем, длится дождь не так долго, и вскоре через неплотно прикрытую занавеску нам уже снова подмигивает солнце. Подмигивает так завлекательно, что мы, поддавшись его очарованию, оставляем в гостинице куртки. Как оказывается позже, даже солнцу в Индии верить нельзя. Как только мы достигаем священной горы, дождь вновь начинает валить с неба ведрами. Не остается ничего другого, как долго и нудно пережидать стихию, примостившись возле скрипучей кареты (да-да, настоящей кареты, запряженной клячей) и отбиваясь от орд беспардонных нищих, жаждущих мятых рупий. Замечаю при этом, что святые джайны в белых одеяниях, а некоторые и без оных, дождя и нищих вовсе не замечают, чинно проплывая сквозь этот мир в мир не-этот. Ну, на то они и святые. В конце концов, солнце пробивает-таки себе дорогу на землю, а стало быть, можно начинать восхождение к вершине горы. Впрочем, вершина горы – это громко сказано, на самом деле это всего лишь холм, и при нормальной погоде забраться на него стало бы для нас легкой прогулкой. Но погода-то ненормальная, в том-то и дело: кажется, что сегодня сто десять процентов влажности, и идти приходится в настоящем облаке из воды. Гроза тем временем вновь надвигается, и в воздухе стоит удушливое напряжение. Вдруг, откуда ни возьмись, на горизонте появляется громадная, иссиня-черная туча и начинает настойчиво укутывать собой вершину, затейливо украшенную мощными крепостными стенами и бесчисленными шпилями джайнских храмов. Зрелище грозного форта, исчезающего в не менее грозной туче, настолько жуткое, что поневоле начинаешь думать о Средиземье и прочей гадости… Гроза разражается яростная, и куда-то прячутся даже обычно бесстрашные билетеры. В результате, вхожу в крепость в совершенном одиночестве. Впрочем, не совсем в совершенном, ибо меня все это время сопровождает стена дождя, заполняющего собой все оставшееся пространство. Я как бы постоянно нахожусь в центре черной тучи, и грохочущая гроза живет во мне, электризуя ощущения. Все храмы вокруг уже затоплены, потому оставляю ботинки на входе, закатываю штаны и босиком, как джайнский пилигрим, отправляюсь в небольшое сакральное плавание по обширному храмовому комплексу. Вход в некоторые из святилищ заблокирован несущейся вниз по ступеням водой, в другие же пока еще можно зайти. Зловещее отсутствие людей и не менее зловещее присутствие летучих мышей добавляют картине ярких красок, и во мне растет и ширится священный трепет. Брожу по бездыханным храмам в одиночестве, промокший до нитки, босиком и все время затыкая нос, чтобы не задохнуться от удушающего запаха помета индийских бэтменов. Вдруг в одном из укромных храмов, нечаянно обернувшись, вижу на стене глаза Бога. Кажется, что смотрят они сурово, но в то же время с сочувствием - как бы предостерегая от чего-то очень нехорошего, что обязательно ждет меня впереди. Становится немного не по себе, и я стремглав бросаюсь к самому большому храму святой горы: уж там-то точно должны быть люди. Игры с богами все-таки слишком опасны. Оказывается, что центральный храм действительно населен белоснежными джайнами, и среди них можно найти спасение. Меня тут же берет в оборот благочестивый хранитель, который показывает, где и как нужно принести богам жертву. В этот раз я делаю это подчеркнуто вежливо, ибо впечатление от суровых глаз, смотрящих на меня со стены, все еще слишком живо. Гималаи: Обретение времени Жрецы пламени …Ранним утром еще совсем прохладно и из розовой дымки только-только вырисовывается новый день, а мы уже в дороге – для начала пробираемся в Бхутвал, значительное, но довольно неказистое скопление однотипных бетонных трущоб на самом юге Непала. По счастью, нам нет необходимости здесь останавливаться, ведь наш путь лежит намного дальше – на Дикий Запад страны, в высокогорный Дайлех. Просвещенный столичный житель ни за что на свете не поехал бы в те края по своей воле, наслушавшись жутких историй о непримиримых повстанцах и непроходимых тропах, но мы-то люди неместные и газет не читаем, а потому смотрим на мир объективно и пребываем в спокойствии. В присутствие повстанцев я все-таки начинаю верить, в конце концов, ибо нас постоянно задерживают на ощетинившихся стволами блокпостах, а вот в непроходимые тропы пока что нет: дорога стелется гладко, автобус несется резво. А почему бы ему, собственно, не резвиться: поворотов нет, ни гор, ни холмов не видно, даже встречных грузовиков, и тех на шоссе раз и обчелся. Единственными значимыми препятствиями оказываются дети в карнавальных костюмах, перегородившие проезд в честь деревенского праздника, да кордон заповедника, регистрирующий проезжающих во имя защиты мифических носорогов. Впрочем, все резко меняется, лишь только нам удается свернуть на север и удалиться от основной трассы, змеящейся вблизи индийской границы. Начинаются настоящие горы, начинаются виражи, начинаются головокружительные спуски и подъемы. До Суркета, неофициальной столицы Дальнего Запада и фактических ворот в Дайлех, приходится преодолеть два нешуточных перевала, и этого оказывается достаточным для того, чтобы к тому моменту, когда мы достигаем города, в головах поселился ужас перед завтрашней, еще более задиристой, дорогой, а в сердцах вызрело отчаяние и грусть по покинутому дому. Не только дорога тому виной, впрочем: выходим на окраине, и не знаем даже куда податься – вокруг лишь вытоптанные полянки да размокшие колеи, связывающие между собой мусорные кучи площадей и цементные катакомбы улиц. Суркет – худшее, что может предложить зачаточная цивилизация: здесь уже нет обаяния исконной первозданности, но и не видно пока хоть каких-то плодов экономического развития. Нищета струится из щелей наспех сколоченных домов, на земле разлиты помои, в сердцах неустроенность, в воздухе безнадежность и гарь. Утро в таких местах хмурое, усталое и неопределенное. Непонятно, удастся ли нам достигнуть заветной цели, а стало быть, оправданы ли были жертвы и затраты. По счастью, флегматичный хозяин гостиницы, кажется, умеет решать любые проблемы постояльцев, и специально по нашему заказу быстренько находит ослепительно белый джип и ослепительно черного водителя, которые обещают исполнить любую прихоть заказчика – если потребуется, и огонь из-под земли достать смогут. Насчет огня – не для красного словца, на самом деле, ведь именно поиски рвущегося из-под земли пламени и сооруженного вокруг его отблесков монастыря, который до наших дней стерегут хранители сакральной силы древней империи Малла, и привели нас в такой далекий и такой неказистый Суркет. Монастырь, который местные называют Шристан, плотно окутан мистикой и тайной. Около тысячи лет назад в этих местах возникло царство, которому было предначертано объединить под своей властью народы центральной части Гималаев, и основой его силы считался огонь, что как раз здесь прорывался на поверхность земли из самого сердца скалы. Была у империи и мирская столица, но именно в Шристане находилась столица сакральная. Здесь, возле вечного огня, что вырывался из недр и одарял людей силой Великого Змея, что, по преданию, жил в глубинах гор, селились те, кто умел тот огонь сторожить, жрецы пламени. Империя Малла породила современный Непал, но сама вскоре исчезла, а вот те, кто хранил огонь, никуда не ушли – они так и живут в потаенном монастыре в предгорьях Гималаях, берегут силу Земли – для прошлого, для будущего? История эта, о которой можно прочесть лишь в нескольких старых этнографических отчетах, выглядела излишне романтической, слишком даже сказочной, чтобы в нее поверить. Однако же тот факт, что правительством Непала Шристан был недавно номинирован на включение в список мирового наследия ЮНЕСКО, придавал ей долю правдоподобности. В конце концов, как и везде, туристы в Непале роятся лишь возле самых известных, самых доступных памятников, в то время как сотни жемчужин пропадают в безвестности, ибо они – удел исследователей, а не отдыхающих. Так почему бы истории о загадочном монастыре в Гималаях, где живут потомки шаманов древней империи, стерегущие дыхание огненного змея, не оказаться правдой? …Дорога от Суркета на север устремляется вверх, кружится, петляет, игриво свисает над пропастью. Порою кажется, что джип не проскочит очередной поворот, кажется, что это для ослика тропка, а не для машины трасса. Тем удивительней провожать взглядом огромные автобусы, идущие нам навстречу: они-то здесь как пробираются, отчего не валятся вниз, как спелые сливы? Впрочем, справедливости ради стоит вспомнить, что валятся, конечно – и валятся регулярно, так что почти каждый день в Непале сообщают о новой катастрофе на дорогах. На очередном подъеме все эти новости заново осмысливаются – кажется, и наш черед попасть на страницы газет вот-вот наступит. Когда под колесами джипа пропасть – это, конечно, страшно, но вот когда и ее уже не видать, это, оказывается, еще страшнее. Мы взбираемся на самую кручу, пробираемся сквозь облака, держим путь сквозь завесу влаги, катим вперед сквозь невидимое. Здесь и машин уже нет, здесь лишь идущий осилит дорогу. И их, кстати, не так мало, этих людей, шагающих в облаках: дети с ранцами в школу спешат, родители под непосильной ношей хвороста сгибаются. Чем выше в горы, тем примитивнее жизнь, тем тяжелее судьба. Воды напиться, дом построить, костер развести, пропитание на завтра добыть – здесь это ежедневный подвиг, непрекращающийся тест на выносливость, вечная проверка на выживание. Почему же эти люди выбрали горы, где все так непросто, почему не стремятся в уютные долины, почему не бегут они прочь от непосильных хлопот? Вспоминаю Джеймса Скотта и его зону свободных людей в самом сердце Юго-Восточной Азии, жители которой сторонятся, как черт ладана, всех искушений цивилизации и скрываются от ее болезней и пороков в недоступных горных долинах. Здесь тоже, похоже, оседают такие же непокорные – те, для кого свобода жить по своим собственным правилам милее всего; те, для кого честь и независимость не просто слова. Бегут от соблазнов и благ сытой жизни лишь для того, чтобы сохранить чистоту и искренность, причем не только чистоту душ и сердец: чем дальше от пыльных долин, тем опрятней дома, тем краше и здоровее лица их обитателей. И труд непосильный, и природа суровая, и соблазнов мало – а люди при этом выглядят счастливыми, выглядят цельными, выглядят настоящими. …Мы настойчиво проникаем в затерянный мир гималайских холмов, то штурмуя укрытые облаками перевалы, то переправляясь через всклокоченные реки, то продираясь сквозь непроходимые леса. Впрочем, пока существует асфальт, хотя и относительный, все это не так страшно. Однако, в конце концов, и асфальт кончается – начинается проселок, разбитый, срывающийся в пропасть комьями глины проселок. Мы готовы отпустить водителя и спускаться в саму долину пешком, но шофер нам попался настырный, похоже – даже камни, перегородившие путь, не способны его смутить. Выпрыгивает из кабины, легким движением сдвигает массивные глыбы на обочину, и, как ни в чем не бывало, продолжает путь. Любопытные горцы выбегают из своих хижин, чтобы приветствовать нашу небольшую экспедицию, указывают верную дорогу, дивятся на то, что нас в такую глушь занесло. Нам и самим не верится уже, что Шристан существует; кажется, что это красивая горская легенда, гималайская версия Эльдорадо. Когда же мы упираемся в разлившуюся поверх берегов реку, сомнение это превращается в убеждение: Сказка все это, никакого огненного змея не существует. Водитель, однако, оптимист – не сдается, форсирует реку, лихо взбирается наверх по практически отвесной дороге, цепко крутит рулем, задорно ревет мотором. «Приехали», - буднично сообщает. Как, неужели? Осторожно спускаемся вниз по ступенькам – а там и вправду притаился монастырь! На полуденном ветру трепещет белое полотнище, переливаются солнечным светом крыши старинных построек, журчит ничем не приметный ручеек. Трезубцы, божки, святые камни, алтари – и посреди всей этой восточной мистики, на простой деревянной скамейке, восседает садху. Поглаживая растрепанную бородку, сверлит нас насквозь своим хитрым взглядом, при этом сверлит довольно сердечно. Пытаюсь завести беседу, рассказываю, как могу, о цели нашего путешествия, восхищаюсь ухоженностью его монастыря. Обитатели святыни тем временем один за другим выходят из своих келий нас поприветствовать, с интересом расспрашивая о житье и о дороге. После непродолжительной беседы смотритель отводит меня в сторонку, показывая на невысокое помещение, и зазывает протиснуться вовнутрь. Да-да, именно эту комнатку я и видел на той единственной фотографии, что подтверждала существование священного огня! А вот и огонь – он тут, он бьется из-под земли, бросает нервные отблески на неровные стены, коптит мир своей святостью, заряжая людей верой и силой. Вход охраняет Ганеша, рядом с пламенем фигурка Шивы, само отверстие, из которого вырывается энергия земли – олицетворение его небесной супруги Парвати. В тесной каморке гималайского монастыря все святое семейство в сборе! Хранитель древнего огня оказывается милостивым. Он не просто разрешает сфотографировать пламя, но и, собрав лопаткой немного священного пепла, делает с его помощью отметины на наших лицах – теперь и мы прикоснулись к священному огню древней империи, теперь и мы помазаны, защищены, освящены, посвящены. Хранитель, похоже, по-настоящему рад приезду далеких гостей: черным пятном на лбу не ограничивается, рисует вдобавок еще и красное, напоследок повязывая на наши шеи небольшие обрывки материи – свои, стало быть, теперь. Выходим за территорию монастыря, а вокруг сказка: пронзительно голубеет небо, преломляется радугой крыша древнего храма, искрится хороводом брызг горная речка. Машет доброго пути бородатый садху – как добрый волшебник, как талисман из чудесной повести о путешественниках древности. Храм желаний «Каждая светлая сказка свою темную сторону также имеет», - невесело размышляю, пробираясь на автостанцию Суркета хлипкими обочинами и грязными канавами сквозь пелену накрапывающего дождя. Запад Непала вознамерился удержать нас, похоже, и дождь, неожиданный и негаданный в это время года, заливает видавший виды автобус. Заливает и дорогу, и солдат на постах, и бетонные школы – тоскливый, ненужный и неотвязный дождь. Не отступает и на следующий день, когда мы, промерзшие до костей, выходим прогуляться по улицам Тансена, небольшого старинного городка в центральной части Непала, который вознесся над окружающими долинами узкими средневековыми улочками и седыми монастырями. Дождь как проклятье, он загоняет нас в укромный ресторан, резными окнами гималайской старины глядящий в подлунный мир, запирает там на несколько часов, принуждая засесть за свежие газеты. Когда я бросаю взгляд на передовицу, то вдруг понимаю, что это был не просто дождь; это, возможно, проклятие растревоженных духов Шристана. Оказывается, спустя всего несколько часов после того, как я восторженно смотрел на прозрачное до невообразимости небо, голубевшее над огненным святилищем, в его непосредственной близости зарождался невиданный снегопад, который стал самым суровым за последние восемь лет. Снег, как сообщает газета, заблокировал все выезды из Суркета, закрыл его аэропорт, обесточил город. Похоже, мы все-таки сбежали от гнева огненной змеи. Сбежали – это хорошо, но вот сидим теперь в Тансене, прикованные туманом к земле, недвижимые и подавленные. Спасают лишь виды из окна – полотна Левитана меркнут перед тем калейдоскопом пейзажей, что открываются глазу, стоит лишь высунуть этот глаз из-под одеяла. Черная пелена дождя по мановению волшебной палочки сменяется покрывалом обволакивающего тумана, через мгновенье туман тает под лучами напористого солнца, высвечивающего безграничность окружающих Тансен горных долин, еще через мгновение радуга громогласно валится с небес – успевай лишь фотоаппарат из кармана доставать! Невероятные эти виды компенсируют и зябкость номера, и промозглость улицы, и вынужденный простой. Времени даром не теряем, впрочем: Тансен пробуждает в людях пытливых исследователей и глубоких аналитиков. Замечаем, например, что возле некоторых домов в бетонной мостовой выдавлены странные изображения, иногда похожие на знаки Давида, иногда на искусственные цветы, иногда на далекие звезды. Отмечаем, что все они расположены, как правило, напротив подвешенных к потолку светильников, увитых драконами, которые украшают входные двери тех домов, что сохранили старинный облик. Узнаем, в конце концов, что светильники вешают для того, чтобы улавливать сияние звезд, и приводятся они в действие лишь во время праздника огня. Ну, это уже моя стихия: огонь и звезды – типичные признаки буферной зоны, которой Непал, безусловно, является. В потайные углы его закупоренных долин столетиями стекались народы – приходили из Тибета, из Китая, из Индии. Даже сибиряки, говорят, отметились. Потомки всех этих бесконечных миграций смешались в большой котел бесконечного разнообразия, где раскосый монголоид идет под ручку с коренной арийкой, сибирские шаманы включены в систему индийских каст, а король обезьян Хануман не брезгует тарелкой пельменей на обед. Котел, этот, кстати, бурлит и доныне: узнаем, к примеру, что Тансен, населенный по преимуществу монголоидными племенами, стремится к независимости от остального, чуть более арийского Непала. В 2006 году горцы даже вели на улицах города нешуточные бои с правительственными войсками, в ходе которых дворец местного правителя был разрушен. И в наши дни над его чудом сохранившимися воротами красуется вывеска, провозглашающая автономную республику Магарат! …Всего несколько часов по извилистым непальским дорогам, и вот мы уже неторопливо бредем в поисках гостиницы по улицам мрачного двойника Тансена. При абсолютно идентичных условиях, реальность в Горкхе и вправду проявляет себя шиворот навыворот. Это уже не уютный ломтик гималайского рая – тут находится логово гордецов, водрузивших на скале неприступный замок лишь для того, чтобы совершать бесконечные набеги на окружающие города и сёла. Город и поныне внушает трепет и отторжение. Кажется, что и лица у прохожих здесь какие-то озлобленные, и клаксоны у машин тревожные; облака и те неприветливо с высоты на людей глазеют. А может, просто устали после дороги, а может, подъем в сотни ступенек к древнему храму из равновесия выбил? Да нет, не в ступеньках дело, дело в самом храме – в том самом, что призван внушать благоговейный трепет. Храм не простой, он посвящен повелительнице смерти, безжалостной Кали. Кровью жертв залиты ступени, жалобно блеют козы, которых тащат на заклание, истово отбивают поклоны пилигримы - что просят у жестокой богини, попирающей жизнь, на какой дар надеются? …Часы, часы, где мои часы!? Буквально только что, на завтраке, блестели стрелками на запястье, отмеряли минуты, безукоризненно кромсали время – так же, как делали это все последние восемнадцать лет. Прошло десять минут, однако, и часы как в воду канули – рюкзак перерыт, карманы вывернуты наизнанку, комната прочесана не раз, и не два, и не три – испарились, обиделись, сбежали. Подозрение падает на горничную, конечно, что так резво вбежала комнату, стоило нам спуститься вниз. Она, само собой, божится, что ничего не трогала, но другого варианта нет, остается разве что метафизический: дескать, потух символ времени, а стало быть, и само это время подошло к концу. Выхожу грустный, бреду по лесу растерянный: с прошлым прощаться не хочется. Может, поход на Манакаману поможет – там храм милосердной Дэви, что исполняет заветные желания… В самом начале пути тропа заманивает, и. как бы обещая легкую дорогу, резко устремляется вниз. Она рвется к петляющей где-то вдали неторопливой реке, уводит в низины, к рисовым полям. Через полчаса форсируем мост, и понимаем, что теперь придется все время двигаться вверх, ведь самая низкая точка маршрута пройдена. «Манакамана – это туда», - неопределенно машет в направлении плывущих по знойному небу облаков загорелый крестьянин и тут же добавляет на чистом английском, показывая на еле заметную тропку на склоне: «This is shortcut». По крайней мере, Манакамана воистину существует, вспоминаю эти его слова, когда тропка в очередной раз теряется среди возделанных полей или кружит по прелому лесу. Главное – вера в успех, только она и спасает. Дорога снова и снова находится, направление вновь и вновь обретается. А вот и Букран – та самая деревенька в середине пути, о которой давеча говорил хозяин отеля в Горкхе, рисуя на пожелтелом клочке бумаге настоящий пиратский план поиска сокровищ. Значит, мы на верном пути, значит, можно устроить привал. Отдых невелик – пачка печенья, бутылка воды, фотографии далеких пиков и соседних кумирен – и снова в путь, снова вверх. Сил уже не так много осталось, энтузиазма еще меньше: казалось, что предстоит легкая прогулка, а получается паломничество Чайльд-Гарольда. Местные, впрочем, подбадривают, не дают отчаяться, дети даже с уроков во двор высыпали, приветственно машут руками. Стараемся сохранять оптимизм, хотя его запасы под лучами полуденного солнца тают быстро. Рюкзаки гроздьями нависли на плечах, пот катит градом, губы сохнут – а дорога и не думает кончаться, петляет, петляет, уносится вдаль. «Вон там, на гребне – М-а-н-а-к-а-м-а-н-а! За пару часов одолеете подъем», – показывает, наконец, предел наших страданий веселый непалец. Так-то оно лучше: когда знаешь, где именно находится исполнение твоей мечты, идти становится легче, даже если идти нескончаемо долго. Надежда дает силы, а вот безнадежность убивает наповал: стоим на том самом гребне, на который нам два часа назад показывал непалец, но при слове «Манакамана» местные продолжают все так же неопределенно показывать в какую-то необъятную даль. Приходится смириться с тем, что до храма желаний еще идти и идти – и самое страшное, что не понятно, сколько конкретно еще идти. Может, час, может, два? Пытаюсь, насколько получается, источать непоколебимую уверенность в успехе, но с каждым шагом делать это становится все сложнее. Чувствую, что, того и гляди, усомнюсь в правоте избранного пути, как вдруг за очередным поворотом замечаю, как сверкают на далеком гребне горы солнечные зайчики крыш, как силуэты антенн безошибочно намекают: Манакамана существует, это не миф! Картина, достойная Толкиена: трое пилигримов, опираясь на изогнутые посохи, устремляют просветленные взгляды на далекую гору, на вершине которой отблесками дня играет загадочный древний храм, что исполняет желания! Последние километры самые трудные, последние метры еще труднее – кажется, их-то нам и не одолеть. Преодолеваем и их, конечно, и награда, наконец, находит своих героев. В центре крохотной площади далекого гималайского городка возвышается древнее святилище, которое бесконечным бушующим морем осаждают пилигримы со всех уголков страны. Нищие бьются в экстазе на ступенях алтаря, залитого кровью жертвенных животных, бородатый садху пригрелся на присмиревшем солнышке уходящего дня, гомон рынка и перезвон колокольчиков, шелест шагов и многоголосье толпы… А посреди всего этого карнавала красок и безумия звуков стоят усталые путники, смотрят счастливо друг в друга, усталые, но довольные. Чувство нерушимого братства, чувство маленького подвига – мы сделали это, вопреки сомнениям, тропам, болям и слезам. Каждый остается наедине с собой в решительный момент разговора с богиней удачи: надо припомнить то самое сокровенное, поведать о том самом выстраданном. …программа выполнена, желания загаданы, ноги болят, спина ноет, тело просит покоя, просит заботы. Настоящая забота возможна лишь в Катманду, впрочем, и, кажется, мы сможем туда сегодня поспеть. Охранник разрешает паломникам из русского далека заскочить в кабинку канатной дороги без очереди – как же долог был подъем и как скоротечен спуск! Несколько минут и несколько рупий – и мы снова окунаемся в море мирской суеты, где нас обступают торговцы и заманивают зазывалы. Позволяем запихнуть себя в микроавтобус, забрасываю на крышу багаж, но сомнения все-таки гложут: «А вдруг он на крутом вираже в пропасть свалится? Лучше уж вещи на коленях пристроить – в тесноте да не в обиде!» Водитель, по моей просьбе, скидывает с крыши рюкзак, я ловко подхватываю его на лету и сразу же устремляюсь в салон. «Эй, парень, у тебя что-то упало, подними!», – вдруг начинают галдеть один за другим пассажиры маршрутки, указывая пальцами на раскаленный асфальт. «Что такое?», - оборачиваюсь, нагибаюсь… Часы!!! Браслет покалечен, но стрелки все так же ходят – как по расписанию! Как, откуда, каким образом? Рюкзак за сегодняшний день был обыскан бессчетное число раз, на привалах его открывал и закрывал постоянно, нес весь долгий путь по горам – не могли там укрыться часы, не было у них такой возможности! Они, похоже, и вправду с неба свалились, каким-то невероятным чудом вернувшись хозяину. Захожу в салон слегка ошарашенный, сын интересуется: «Что с тобой, папа?» Показываю свои часы, улыбаюсь – а он улыбается в ответ. «Видишь, - оборачивается, - мое желание уже сбылось: твое время не потерялось!». Оказывается, он с легкостью отдал свое потом и кровью заработанное желание мне, увидев, как я сильно переживал их утерю. Не пожалел, не пожадничал, и Бог его услышал – ведь Бог, будь он Христос или Шива, всегда внемлет молитве чистых и искренних. …Часы радостно и немного виновато тикают в нагрудном кармане куртки, а я все никак не могу придти в себя после того, как в течение одного дня утерял и теперь вот чудесным образом обрел заново то самое драгоценное, что даруется человеку его судьбой – его Время. Молитвой ребенка и заступничеством добрых сил мне удалось все-таки вырвать отмерянное судьбой из лап всесильной богини смерти. А стало быть, именно здесь, на ночной ухабистой трассе на Катманду, начинается новая глава. Да что там новая глава: в этот самый момент начинается новая книга, которая пока еще даже не придумана, но которая обязательно будет написана! Ведь не зря же так радостно тикают старые часы в нагрудном кармане куртки…